Впрочем, оба они не раз цитировали Эдуарда Багрицкого, празднуя свою дружбу: «Десять лет разницы – Это пустяки!» Шампанское и малосольный омуль подружились тоже. Один из поэтов был женившийся на красавице сибирячке и сразу осибирившийся фронтовик Юрий Левитанский, близкий друг Семена Гудзенко и вообще свой в блистательной военной плеяде, а второй – автор этих строк, с которого началась плеяда ее продолжателей, становившийся всё известней благодаря не только стихам, но и постоянным нападкам. Еще бы! «Границы мне мешают… / Мне неловко // не знать Буэнос-Айреса, / Нью-Йорка». Ишь, чего захотел! Заграницу им подавай. «А сало русское едят!»
Но амфибия летела сквозь все нападки, и с разгону плюхалась в Ангару под уважительные гудки прочих плавсредств, и равноправно плыла рядом с тяжкими баржами и пассажирскими пароходами, вызывая восторг у мальчишек на берегу, и так же лихо взбиралась на противоположный берег, и влетала в тайгу. Хозяевами этого чуда-юда были двое бывших военных разведчиков, ныне автослесарей, корешей и поклонников Левитанского, которые привезли амфибию из Германии, ухитряясь заменять ломавшиеся западные детали нашими, советскими, и ничего – получалось. Милиция привыкла к этой диковине, и за возможность прокатиться закрывала глаза на вопиющую неоформленность документов.
Счастье нашего поколения было в том, что мы нашли старших братьев среди фронтовиков, ведь и сами мы, узнав детьми, что такое бомбежки, драгоценные хлебные карточки внутри заиндевелой варежки, тоже могли считаться ветеранами войны. А их счастье было в том, что в нас они увидели свое продолжение, хотя огрызчиво, но все-таки любя поварчивали.
С Левитанским было несколько иначе. Он настолько полюбил стихи и мои, и Беллы, и Булата, и Андрея Вознесенского, что не только мы, молодые, учились у него мастерству, но и он влюбленно учился у нас, молодых, как будто догнал нас и стал одним из нас. Он писал на всех нас феноменальные пародии и зря обижался на мои восторги, будто бы свидетельствовавшие о недооценке его серьезных стихов. Никто из старшего поколения не освоил так естественно и легко ассонансную рифмовку, свойственную шестидесятникам, как Левитанский. Вот его рифмы: бережком – бережно, пробую – прорубью, починена – почтительно, горбясь – гордость. Его и нашими рифмами я написал посвященное Левитанскому двустишие:
Отечества поэт, Отечества солдат равняются понятью – не солгать.
Но Левитанский рисковал рифмовать еще и одни и те же слова: «Каждое утро / ходит отец за хлебом. // В булочной рядом / он покупает хлеб. // Он возвращается / с черным и белым хлебом // и режет торжественно / черный и белый хлеб». Мои строки «Мама подбегала, / уводила за фикусы. / Мама укоряла: / «Что это за фокусы» написаны под его явным влиянием. Да и что такое в конце концов литература? Взаимовлияния писателей плюс влияние жизни.
Шедевр Левитанского «Диалог у новогодней елки» нашел музыкально-вокальное воплощение в замечательной песне Сергея Никитина. Думаю, что эта песня отозвалась и у Булата Окуджавы. Трибунность, свойственная некоторым шестидесятникам, в том числе и мне (хотя и не столь всепоглощающая, чтобы говорить об «эстрадной поэзии»), у него вообще отсутствовала. Даже о сталинском сравнении людей с винтиками он написал очень по-левитански, в грустном лирическом ключе.
Гражданственная действенность негромких высказываний, но с несгибаемой силой человечности, иногда посильней, чем громовые речи. Не будучи прямо связанным с диссидентами, Левитанский подписал многие письма в их поддержку, зная, что человечность в нашей стране неизбежно наказуема. Конечно, за «подписантство» уже не казнили, но умело «пережимали шланги», рассыпая набранные книги, лишая даже переводческого заработка.
Левитанский был человеком мягким, легко влюбчивым, что приносило ему и счастье, и муки совести при семейных переменах, и денег ему вечно не хватало. Попадая в долговую трясину, даже честнейшие люди иногда идут на сделку с совестью, и не из корысти, а просто ради семьи. Но Левитанский при всей своей мягкости много раз проявлял железную твердость, когда приходилось выбирать между совестью и отмалчиванием.
Когда ельцинская власть соизволила отметить его Государственной премией, шла ничем не оправдываемая война в Чечне. Денежная часть премии для Левитанского с его долгами была непредставимо огромной (она равнялась примерно десяти тысячам долларов) – столько денег он никогда не держал в руках. Он мучился, порываясь романтически отказаться и от премии, и от денег, но все-таки решил принять их, уговорив себя, что деньги эти не ельцинские, а народные. Но он был единственным из лауреатов, кто вместо стандартной благодарности президенту произнес неслыханную на официальных награждениях речь. Вот ее полный текст:
«Уважаемый господин президент! Уважаемые дамы и господа!
Давно было кем-то замечено, что граждане наши, как бы не очень-то дорожа вообще наградами, весьма между тем обижаются, когда их не получают. Я принадлежу к тем, кто не получал, но и не обижался. Как известно, лучшие наши поэты, если им посчастливилось и их не убила система, ушли из жизни, наград в своем отечестве не удостоившись. Остаться в живых, да еще время от времени издаваться, – это уже и было для них настоящей наградой. Многое, конечно, с той поры изменилось. Я благодарен судьбе за то, что выжил на той войне и после нее, что дожил до этих дней и до дня сегодняшнего.
Я сердечно признателен моим коллегам и всем тем, кто счел меня достойным этой сегодняшней награды и отдал свои голоса за меня, за мою работу.
Наверное, я должен бы выразить благодарность так же и власти, но с нею, властью, тут дело обстоит сложнее, ибо далеко не все слова ее, дела и поступки сегодня я разделяю. Особенно всё то, что связано с войной в Чечне, – мысль о том, что опять людей убивают как бы с моего молчаливого согласия, – эта мысль для меня воистину невыносима. За моими плечами четыре года той большой войны, и еще маленькая война с японцами, и еще многое другое – думаю, что я имею право сказать об этом. Я понимаю, что я несколько испортил нынешний праздник, но, если бы я этого не сказал, не сказал того, что я думаю и чувствую, я не был бы достоин высокой литературной премии России. Литература России – одна из самых нетленных, непреходящих ценностей ее и богатств. Быть к ней причастным, а тем паче отмеченным столь высокой наградой, – честь для меня большая. Спасибо».
Выступление Левитанского было выслушано при мертвом молчании. Президент вел себя так, будто ничего не произошло, пожал руку Левитанскому и чокнулся с ним бокалом шампанского.
Однако смелость старого солдата не была одноразовой. Прошло несколько месяцев, и 25 января 1996 года Левитанского пригласили в московскую мэрию на круглый стол интеллигенции, где он снова выступил, доказывая, что чеченская война должна быть остановлена. От волнения разыгралась боль в груди, ему помогли выйти из зала. Опустившись на стул в фойе, он скоропостижно скончался на своем последнем поле боя.